О судьбах российских немцев
 

Быль Нынче даже птицы плачут
«Сара Хольцманн получила письмо от матери, пошли, послушаем!» - от одной землянки в другую передавалась весть по всему поселку Кара-Су. Сара была единственной из всех переселенцев, кто получал весточки из родного села. Когда в сентябре 1941 года всех немцев выселяли с Поволжья, то и ей, татарке, вышедшей замуж за немца, пришлось разделить со всеми участь изгнанников. Уполномоченный из Марксштадта предлагал ей развестись с мужем и остаться с тремя детьми у матери. Сара об этом и слушать не хотела. Она выросла среди немцев, училась в немецкой школе, вышла замуж за немца - по другому себе и представить свою судьбу не могла, уже несколько поколений ее предков жили среди немцев.

Человек десять, в основном женщин и стариков, собралось у землянки старого Бектурсуна, где жила на квартире Сара с детьми. Никто не решался зайти вовнутрь. Две облезлые стариковы собаки, полаяв для порядка на непрошеных гостей, лениво улеглись у порога. Через некоторое время дверь скрипнула, собаки молча отпрянули в сторону - стариковский посох прошелся по их спинам. Бектурсун, что-то бурча из - под надвинутого на лицо огромного лисьего малахая, пошел в сторону мазаров - мусульманского кладбища. Он не говорил по-русски, и тем более по-немецки, поэтому когда кто-то приходил к Саре он уходил. А может просто никогда никому мешать не хотел.

Сара выглянула из дверного проема. Лицо ее было красным - видимо плакала. Все знали, что это из-за письма от матери. Такая картина повторялась уже который раз. От слуха о полученном Сарой письме вплоть до ухода Бектурсуна к мазарам. И чтение писем было уже чем-то ритуальным. Вот и сейчас, Сара присела на корточки, развернула листок письма, вновь свернула его, смахнула, навернувшиеся слезы краем платка, покрывавшего ее голову, и вновь развернула листок. Дрожащим голосом она начинала читать. Слова приветствия ее мама, Алимя-апа, писала по-русски, потом жирно (видимо для цензуры) выводила слова о том, что хочет продолжить письмо по-татарски. Но в самом деле дальше писала русскими буквами по-немецки - годы ликбеза прошли не даром.

В каждом письме Алимя-апа писала о том, что стало с селом, после того как вывезли немецкое население в далекие казахские степи, где какой дом беженцы с Украины разобрали на дрова, где какой сад пошел под топор, что собаки одичавшие без хозяев воют по ночам. «Деревья рубят, у меня сердце кровью обливается - живые они, это же Вы, мои родные, доченька, внучата, соседи, это Ваши корни в родной поволжской степи подрубают», писала Алимя-апа. «Снова весна наступила, оставшиеся деревья цветут как всегда, а птицы не поют. Нынче даже птицы плачут, что Вас здесь нет».
Сара запнулась, стала торопливо смахивать навернувшиеся слезы. И среди собравшиеся раздались всхлипывания. Сара встала, сложила письмо. «Дочитай! Дочитай, пожалуйста!», раздались голоса. «Не могу! Она снова спрашивает об Эрике». Сара упорно скрывала от матери правду.

Еще в первую зиму, когда большинство мужчин-немцев, в том числе и мужа Сары Карла, забрали на работу на Урал, Эрик и другие подростки отвозили их на санях в райцентр. Обратная дорога превратилась для детей в ночной кошмар. Сумерки застали их на полпути. Уставшие лошади плелись по бесконечной степи. Неожиданно появившиеся из-за лозняка темные тени двинулись в сторону саней, лошади, почуяв неладное, помчались во всю прыть. Но гонка длилась не долго. Волки настигали последние сани, на которых как раз и сидели Эрик и его младший брат Генрих. Эрик, прижавшись к спине Генриха, который держал вожжи в руках, пытался отпугнуть волков камчой - длинной кожаной плеткой старого Бектурсуна. Какое-то время это удавалось. Но волки стали обходить сани, они все больше теснили лошадь с санного пути, отсекая ее от других впереди мчавшихся саней.

Как позже рассказывал Генрих, волки вдруг отстали, сани легче понеслись вперед, он оглянулся и жуткий страх обуял его: Эрик с распростертыми руками бежал обратно, прямо на волков. По степи было слышно только тяжелое фырканье лошадей, скрип саней по снегу и плач Генриха.
Весной у придорожного оврага нашли камчу, а на его дне башмак с остатком кости ступни. Башмак был из добротной кожи, подкован. Он был из пары башмаков, которые Карл Хольцманн купил перед выселением у сапожника Френкеля, чья обувь славилась прочностью и хорошими подковами. Их отличали по глубокому вензелю «F», который мастер выжигал на подошве. Башмак с косточкой принесли Саре. И вновь, как зимой, когда стало ясно, что Эрика нет в живых, собралась почти вся лютеранская община в землянке Бектурсуна. Молитвами утешали сестры и братья Сару.

И она, давно уже ставшая смиренной христианкой, молилась за сына, ушедшего в мир иной, за мужа, работающего на Урале, за братьев, воюющих на фронте. Так за одной весной - проходила другая. Сара не решалась написать о гибели Эрика ни матери своей, ни мужу.
Письмо было дочитано, все разошлись. Сара зашла в землянку, открыла кованный сундук, достала из него большой тряпочный сверток , развернула его. Рядом лежали башмак, косточка Эрика, письма от матери и мужа, последний номер газеты «Нахрихтен» с указом о выселении и молитвенник. Сара поплакала вдоволь. Никто ей не мешал. Дети, уставшие за день, уснули. Старый Бектурсун совершал вечернюю молитву на мусульманском кладбище.
Ночь спускалась над степью. Аул засыпал.

Да, Josef, трудно мне представить кого-либо, кто осмелится свое перо опробовать рядом с Вашим.
Вы замечательно пишите. Прочла с удовольствием.
Спасибо Вам.

Нина, спасибо за отклик. Рассказик созревал много десятилетий - из рассказов моей мамы о Поволжье. Опыт юности, когда я написал свой первый стих на немецком и получил из редакции московской Нойес Лебен поучительный ответ, что нечего "колхознику" лезть в литературу, навсегда отбил у меня охоту писать "литературные вещи". Так, что до сих пор я надеять, что в рамках "Пробы пера" не получу очередное "поучение". Так что спасибо за "плюс". Был бы рад, если кто-то еще продолжил бы "Пробу пора". Не хотелось бы быть автором всего форума (пара рассказиков еще приберегу...)

Josef,прочёл Ваш рассказ.Я очень много читал в своей жизни,
сам писать я не могу,это не каждому дано,но оценить
прочитаное я могу. И я хочу Вам сказать-Ваш рассказ очень
хорошо художественно написан,очень легко читается и
сразу ,как бы сам оказываешся там,в бескрайней казахской степи
и ощущаешь ,как трагична была судьба нашего народа.

Jozef,Вы можете писать,и Вы должны писать!
(Y) (Y) (Y)

Josef, я просто потрясена. Сколько папа с мамой рассказывали о Поволжье, было жутко. Но в силу молодости может просто не задумывались, что стояло за переселением. Не дай Бог такое пережить!

Чтобы наш Иосиф не чувствовал себя в одиночестве, хочу поделиться неопубликованным...
Художественный вымысел не факт.
"Изгой или Думка одного дурня"
(Из вступления к третьему неопубликованному роману)
"Еле вписываясь в крутой поворот, машина выносит меня на пустой автобан, в конце полосы разгона я бросаю мимолётный взгляд на спидометр, фиксирую дрожащую от нервного возбуждения стрелку на цифре "120", не глядя в зеркала заднего вида с ходу перестраиваюсь в левую крайнюю полосу, пролетаю по широкому железобетонному мосту над Зайлерзее, и через несколько минут французская бордовая пятилетняя "Renault-Lagune" на скорости под двести километров в час минует свороток "И-Центр". Правая нога вдавила педаль газа в пол, требуя от машины невозможного, левой рукой я легко управляю полётом, а правой... Моя рука всё ещё сжимает тысячу раз проклятое мною письмо, а вместе с ним обкладывает матом тех, кто его сочинил, кто довёл меня до такого состояния.

- За что?!. - в который раз в бешенстве кричу я, бью длинным рваным конвертом со штемпелем фирмы, где работал, с маркой "Deutsche Post", бью по приборной панели машины, швыряю его назад, на широкое трёхместное сиденье, бью кулаком по дрожащей полихлорвиниловой поверхности и снова кричу, не в силах сдержать клокочущее в горле негодование.
Воспалённый жуткой несправедливостью мозг высчитывает цель для лобового удара: встречный многотонный грузовик, растущее сбок дороги крепкоствольное могучее дерево, полёт с высоченного моста в живописную долину...
Но это уже было. Было с кем-то, но не со мной. Было давно. Было недавно. И - что?..
А ничего! Ровным счётом: ни-че-го!..
Ну почему?!.
Дебильный вопрос! Ведь если я сейчас свалюсь в пропасть, никто и никогда не узнает, почему я это сделал! Потому что никто и никогда не поверит, что я мог это сделать! Потому что сделать это я не могу. Сделать это - признать себя проигравшим,

низвергнутым с поднебесья жизни на сырое дно ущелья. Все они - су... харики! Нет, я не сдамся!.. Посмеяться вздумали?!. А ху-ху не хо-хо?!.
46-й автобан из Хемера идёт прямиком в Хаген. О, Хаген!.. Я сворачиваю на 45-й и лечу в другую сторону. Туда, где стоит моя школа. Школа, которой я дал свет. Школа, в которой я чувствовал себя свободным созидателем, счастливым творцом, настоящим человеком. Таким я был во многих местах. Почему же сегодня я - ничтожество, незваный чужеземец, плебей, скотина и бессловесный раб?!. Школа - моя гордость. Но я работал там от ляйки и работодатель вышвырнул меня, творца и созидателя, вон!..
Вдруг кожей чувствую чьё-то присутствие, поворачиваюсь и... храни меня, Боже!..
- Мам, ты откуда?!. - волосы на моей голове шевелятся от суеверного страха.
- Сынок, - говорит та, которой давно уже нет, но кто опекает меня по-прежнему, храня от порчи и сглаза, хотя по всем прикидкам меня давно уже должен был разбить карачун, - прошу тебя, не делай этого...

- Почему? - спрашиваю я.
- Не плоди горе, сынок. Особенно сейчас, когда в тебе нуждаются твои жена и дети. Ты ведь знаешь, как было плохо нам, когда умер твой отец...
- Ну вот, приехали! - недовольно бормочу я, с сожалением снимая ногу с педали газа. - Как только начинаешь думать о себе, тебе тут же напоминают о моральной ответственности!..
Преодолев затяжной подъём, хищница "лагуна" понеслась в огромную низину, прорезанную шестиполосной лентой дороги, уходящей в небо, где тают тысячи мерцающих рубиновых осколков, пугливо сторонящихся синих всполохов, быстро уходящих в промозглую, затянутую сырой свинцовой тяжестью сплошной облачности даль Зауэрланда.
- Там авария, - уверенно говорит она. - Сейчас увидишь сам...
Меня пробирает дрожь. Мне кажется, это её рук дело.
- Кто-то разбился вперёд меня, - говорю я. - И тут опередили!..
Интересно, думаю я, гася скорость разогревшихся лошадей и вглядываясь в близкий горизонт, о чём думали те, впереди меня, в последнюю минуту? О мести оружием смерти?

Навряд-ли. Несчастный случай - скорее всего. Чья-то душа - я в этом уверен - мечется сейчас над побоищем, и стынет в ней ужас вздыбившейся земли, ужас опрокинувшегося неба, последний секундный неуправляемый полёт, удар, скрежет металла в мозгах и там же - недоумённый вопрос...
- Как же так? - поворачиваюсь к матери, чьё появление принимаю как чудо, которому верю безоглядно, поскольку нечто подобное в моей жизни уже случалось. Необыкновенное в обыкновенном - в машине я был уже один, но пустоты в душе уже не ощущал, я снова знал, для чего и для кого живу.
Автокатастрофа произошла за своротком Л-Норд. Десятки нетерпеливых водителей сошли с автобана, зная по опыту, что через город до следующего выхода на трассу проскочат быстрее, чем пару сотен метров до места, блокированного полицейскими, пожарными, аварийными машинами и машинами спасателей. Исколесив Германию вдоль и поперёк, я видел много аварий. Но сегодня с дороги я не свернул. Повинуясь внутреннему зову, проехал вперёд. Движение

намертво упёрлось в невидимую стену. Заглушив двигатель, я вылез под моросящий дождь, вспомнил о валявшемся в багажнике зонте, но тут же подумал о тех, кто, быть может, истёк кровью на шершавом асфальте или в придорожном мокром леске, вздохнул и пошёл к лежавшему на боку поперёк дороги длинномерной колымаге, пробившей металлическое ограждение и вылетевшей на встречную полосу, где в неё одна за другой на полном ходу врезались несколько автомобилей.
Юная политесса сдерживает возрастающую толпу зевак, откуда-то выныривают журналисты с теле-фотокамерами, разворачиваются быстро, как в прифронтовой полосе, куда достают шальные пули, бегут к ближайшей машине с надписью спереди и по боку "Rettungsdienst", в распахнутое нутро которого расторопные хмурые парни вталкивают тележку с раненым. Среди разбитых машин орёт благим матом и носится какой-то мужчина, там же жутко воет и причитает женщина, заливается плачем в чужих руках ребёнок, сидит на мокром асфальте привалившись в колесу впавший в ступор

грузный неопределённого возраста грязный и окровавленный человек, а я... я стою, оцепенев от ужаса, поскольку совсем недавно хотел вот так же, на полном ходу!.. не оставив письма Ренате, не сказав прошальных слов Оксанке, Генриху и Сашке - трём существам, в жилах которых бурлит моя кровь!.. Идиот!..
В глазах моих темно - бьёт по мозгам шалая беспокойная кровь. Кровь!.. Я вижу её среди стеклянного крошева, вижу на асфальте, на обломках бамперов, в салонах дорогих, но разбитых всмятку автомобилей, всюду!.. Подчиняясь собственной мысли, я разглядываю свои ладони, затем вытираю ими своё лицо, снова разглядываю, но они, как ни странно, чисты. Только пальцы дрожат, выдавая сердечный страх.
Господи, а не дух ли я? Не моё ли там недвижное, укрытое тёмным одеялом тело? Не меня ли спешно укладывают в чёрный полиэтиленовый мешок? Не я ли учинил этот чудовищный "венигрет"?!.
Из-за дыбом торчащего на вершинах тёмных холмов леса вынырнул вертолёт спасателей, за ним - второй. Я отмечаю это в силу

привычки, отмечаю и запоминаю, в то же время бегом возвращаюсь к "лагуне", запускаю руку в бардачок и с обмирающим сердцем нашариваю мраморные камешки с материнской могилы, привезённые сюда десять лет назад. Господи, на месте!.. Я запускаю мотор, круто разворачиваюсь и по запасной полосе возвращаюсь назад, сворачиваю с автобана, гоню, перестраиваюсь и вновь вылетаю на автобан, но уже с другой стороны, жму на газ, возвращаюсь... Быстрая езда успокаивает расхристанные нервы, я снижаю скорость, сворачиваю на ближайший паркплатц, глушу мотор, откидываюсь на сиденье и мгновенно проваливаюсь в пучину воспоминаний, откуда меня теперь будет долго вытаскивать терпеливый психиатр, потому что все мои воспоминания - из моей жизни, они пронизаны дикой болью изгнанника в чужой стране; позднего переселенца, прилетевшего на родину пращура, треть тысячелетия назад бежавшего отсюда в кондовую Русь; российского немца, приложившего максимум усилий для нового исторического переселения и новой интеграции,

но проигравшего борьбу за выживание на всех позициях...
Проигравшего?!. Так это что же, не жизнь, а игра в театре абсурда?!. Постойте, погодите, господа, что происходит с нами и вокруг нас? Моё терпение лопнуло! Я не птица Феникс, вынужденная постоянно возрождаться из пепла и в пепел сгорать, не я... И с этого момента я начинаю свою игру! Ход конём по голове, через бедро с присказкой... Мне опять потребуется невероятное мужество, чтобы обуздать прогрессирующую обиду, не поддаться коварному чувству, взывающему к мести - древнейшему способу восстановления справедливости. Непротивление злу насилием, анализ ситуации, диалог, совместный поиск решения проблем - всё есть у меня! И несколько тысяч чистых как совесть человеческая в саду Эдемском листов бумаги, несколько лет для восстановления душевного равновесия и столько же, чтобы рассказать всё, что я прошёл, что испытал и пережил - всё рассказать своему читателю. Потому что понять способен только свой человек. Чужой кривит рот в усмешке

высокомерия и презрения. Ничего, брат мой, каким бы сильным и всепожирающим ни было зло в наших душах, моё откровение поможет нам противостоять интригам дьявола..."

АНАТОЛИЙ ,молодец!!!

Спасибо, Надежда!
Литературная страничка ждёт следующего автора. Присоединяйтесь!..

"Мы с тобой одной крови..." Маугли.

Спасибо Иосиф и Анатолий ! С удовольствием прочитала ваши рассказы. (Y)

Анатолий спасибо, меня задело очень.
Я сопережевала и чувствовала как болит в груди. Наверное многие из наших испытывают обиду которая их съедает и мешает им жить.
Я начинащий писатель, закончила в этом месяце die Schule des Schreibens in Hamburg.
Пишу на немецком и пока обхожу "Нашу" тему. Наверное всё ещё болит...
Один из моих рассказов вошёл в книгу "Unglaubliche Begegnungen" Band 2 von Schweitzerhaus Verlag.
Успехов вам!

Лида, спасибо. Я рад, что Вас моё творчество "зацепило". Контур вступления к новому роману нарисован мною моим же воображением. Ничего подобного в моей жизни не было. Но Вы правильно заметили, что наверное многие рос.немцы живут с обидой в душе, которая их съедает и мешает жить. Я попытался войти в их жизнь, в жизнь людей, которые живут "нашей" жизнью, жизнью изгнанных, отверженных, непризнанных, непонятых, но талантливых, умных, понимающих и ценящих искусство, творческих и замечательных. В восьмидесятых годах я впервые побывал на лит.семинаре "Паруса" в Барнауле. Обсуждали роман автора, чьё имя не запомнил, название книги - тоже не помню, помню всего лищь один эпизодик: едут герои по просёлочной дороге и рассуждают о судьбах России. В чём соль? В том, что мне судьба страны, в которой я вырос, небезразлична. Думаю, что для автора нет "нашей" темы. Есть тема "моя". Я пишу о том, что волнует меня. И Вам я желаю творческих мучений и находок...

Спасибо Иосиф и Анатолий !
Желаю новых творческих успехов!

Здравствуй АНАТОЛИЙ и кто же тебе так душу взбередил ведь ты человек после военного времени что же ты хочешь выплеснуть из души своей чтоб облегчить ношу свою какова цель твоей жизни в дальнейшем пути к чему стремишся

Хорошие вопросы. Но не на все могу ответить в коротком письме.
Кто взбередил мою душу? Я живу среди людей...
В послевоенное время писателями не становятся?
Думаю, каждому есть что высказать, да не каждый берётся за этот титанический труд.
Стремлюсь к добру и духовному совершенству.

Опыт юности, когда я написал свой первый стих на немецком и получил изредакции московской Нойес Лебен поучительный ответ, что нечего"колхознику" лезть в литературу, навсегда отбил у меня охоту писать"литературные вещи".
Иосиф, очень жаль, что так получилось. Но всё же я склонен считать, что, во-первых, ты как поэт, тем более - начинающий, несогласный и упрямый, должен был пробиваться в другом месте (ты опубликовал свои стихи в немецкой газете, будучи её редактором?); во-вторых, отбить охоту к творчеству невозможно, а если отбили - ты согласился с аргументами Нойес Лебен.
Татарский поэт Муса Джалиль создал в Моабитской тюрьме цикл стихотворений (около ста!) в двух крошечных тетрадках и передал на волю, их отправили на Родину, а Симонов опубликовал их в послевоенной "Литературке".
Вальбемар Шпаар творил в трудармии, на лесоповале.
Владимир Шаламов получил известность после "Колымских рассказов".
Все талантливые поэты наделены природой особым даром

поэтического вдохновения, которое управляет чувственно-мыслительным процессом, создающем вначале мелодию, ритм вынашиваемого стихотворного произведения, словесность купается в мелодии, заполняет её смысловым содержанием, пронизывает той мыслью, которая дала импульс творчеству, была его истоком, его началом и стала его же завершающим аккордом.
Зная законы стихосложения, все эти ямбы, строфы, метры, тропы... - можно стать стихоплётом, но чтобы стать поэтом, нужно быть немножко "не от мира сего"...
Когда читатель познакомится с серией твоих стихотворений, вполне возможно, что кто-нибудь и воскликнет:
Не вы-ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?..
Если можешь не писать - не пиши. Пиши, если не писать не можешь. Преодолей "колхозный" комплекс, вынеси на суд пиблики свои нетленные и получи признание. Нойес Лебен поймёт свою ошибку. Или согласись с решением Нойес Лебен.
В любом случае мы - за твой успех!..

Прошу у "пиблики" прощения за "Вольбемара" - когда печатаешь торопливо, ошибки проскакивают.

Не стал поэтом - не беда. Писал я в "Ноейс Лебен" на немецком, владея только диалектом, и потому ошибок было много. Но так сложилася судьба, что став редактором другой газеты, я не писал подобные ответы, тем, кто идти хотел в поэты... Не ремесло - писать стихи, ему учиться может и не надо, оно дано быть может лишь от Бога, и не всем...
В рубрики "Поэзия российских немцев" есть столько замечательных стихов. Я с удовольствием читаю!
Перечитываю также с карандашом в руках замечательный труд (свыше 500 страниц) Елены Зейферт "Жанр и этническая картина мира в поэзии российских немцев второй половины ХХ-начала ХХI веков" (2009): она анализирует более 400 произведений. Мое мнение: у нас замечательные поэты, были и есть, их творчество надо лишь для себя открывать и можно им бесконечно наслаждаться!!!

Иосиф Шлейхер
Канадские первоцелинники
(Рассказ)
За десять лет, что мы не виделись, Валентин внешне мало изменился. Разве, что постарел и стал выглядеть серьезнее. Это была не показная солидность путешественника, прибывшего из "самой" Америки в Старый свет, а явный отпечаток другого образа жизни. Еще живя на Алтае, Валентин любил приложиться к бутылочке. И женитьба на Марии, девушке строгих правил из баптистской семьи, на первых порах мало что изменило. Валентин работал в колхозе и не упускал случая задержаться в столярной мастерской и выпить c друзьями стакан-другой. Конечно, на глаза родственникам жены старался не попадать. Не поймут, осудят.

2. Так может продолжалось бы всю жизнь, если бы не предложение жены в конце 80-х годов: едем вместе с родителями в Германию. "А почему бы и нет?" - решил Валентин, который к тому времени уже стоял перед вопросом сохранить свою семью или перебираться к беременной от него вдовушке-соседке. И пошел Валентин в общину, покаялся в грехах. Еще не улеглись в деревне пересуды, новорожденный сын соседки, оказался похожим на черноокого заезжего строителя, как Валентин со всей роднёй жены уехал в Германию. Может немного жалел, что рановато покаялся. Но об этом в нашей застольной беседе он не стал вспоминать.

3.После нескольких лет жизни в Германии, почти вся баптистская община, примерным членом которой Валентин стал, решилась на переезд в Канаду. С деньгами были все: кто-то "комендатурские" сберег, заработал на стройке или за конвейером, сортируя мусор, кто-то "детские" экономил, а кто-то продал дом, построенный общими усилиями всех родственников и друзей. Прибыли в Канаду как граждане Германии, купили через адвокатскую контору землю, которую присмотрели первые "ходоки".
"Мы отстроили в тайге целый поселок в полсотни домов!" - с гордостью рассказывал Валентин.

4. В первый же год была построена и школа. Но наладить в ней преподавание на немецком или русском языках не удалось. И времени не было, и соответствующих учебников или программ. Когда в Канаду собирались как-то больше думали о земле, о хлебе насущном, который хотелось как когда-то в России выращивать своими руками. Конечно, для многих в общине оказались многие моральные качества современного общества в Германии слишком уж безнравственными. Курящие женщины и молодежь, наркотики, проституция... От таких напастей хотелось сберечь своих детей. Но предложить кроме духовной жизни в общине, безусловно насыщенной и интересной, на первых порах в Канаде оказалось тоже нечего. Не заставлять же в школе учить только религиозные песни и молитвы. Да и местные власти почти сразу обратили внимание на школьные проблемы переселенцев.

5.И вот дети уже учат английский и все предметы по программам канадских школ. Валентин, который прожил безвыездно в Канаде пять лет и пока выучил, с его же слов, лишь десяток кратких выражений, спокойно говорит о том, что скоро взрослые и дети станут говорить на разных языках. "Нас будет объединять Слово Божие", - говорит он.
Проблемы "отцов и детей" в общине пока нет. Есть другие. Более серьезные. На купленной среди тайги земле нельзя выращивать зерновые, оказывается не вызревают. Буквально двести километров южнее, в лесостепной зоне, где проживают меннониты и украинцы, тоже выходцы из России, но покинувшие ее почти сто лет назад, земледелие очень выгодное занятие, а среди тайги - нет. Так что не стали Валентин и его братья по вере первоцелинниками. Но достаточно быстро сориентировавшись с состоянием сельскохозяйственного рынка, занялись выращиванием и откормом скота.

6. "Лето теплое, не засушливое, сена заготавливаем много, зимой хватает. - рассказывает Валентин. - Скот держим в открытых загонах, даже в сорокоградусные морозы. Ветра в тайге нет. Снег падает прямо сверху и лежит ровным толстым слоем".
Слушая Валентина не кажется, что так они уж замкнуто живут своей общиной в канадской тайге. Сами построили десятикилометровую дорогу от поселка до ближайшей автострады, бытовые товары закупают в соседнем городке нефтяников, часто бывают на юге провинции у меннонитов и украинцах - то муку, то фуражное зерно, то сахар закупить. Кто-то уже путешествовал с местными родственниками по Канаде, кто-то, как Валентин с Марией приезжал в Германию. Пока все переселенцы сохранили германское гражданство (кто-то и от старого советского не отказался), но обратно никто не хочет.