Уходили ранним утром, чтобы вечером вернуться. Замысел был прост.

Подъехать на БТРах к деревне, спешиться и пешком двинуться туда, где по

данным разведки затаилась банда. Приключения начались, как только мы

прошли первые двести-триста шагов. Не может не испытавший человек

сказать, какой звук издают летящие пули. Нет, они не свистят, они

щёлкают, как кнут пастуха. И лишь пуля, предназначенная тебе, не издаёт

звука, а тихо и предательски вонзается в твоё тело. Рота, разбившись на

боевые группы, ринулась вперёд. Попытались обойти “духов”- не

получилось. Слишком плотно и прицельно бьют. Командир второй группы

моего взвода балагур и весельчак, молдаванин, сержант Илиеску

предлагает:
- Товарищ лейтенант, разрешите мне с группой по глубокому арыку

подобраться к пулемёту, что на крыше – мы его гранатами закидаем?!
Я смерил глазами расстояние, возможные подходы и коротко бросил: «Иди»

- Нас в училище преподаватели учили не садиться со взводными пить за один стол.
- А со мной сейчас что же?
- Ну, так это не в служебное время.
Вот так.
Зима прошла на “зимних квартирах”. Днём обычная возня с машинами,

наряды, занятия с солдатами. Изредка ходили в ночные засады, не

приносящие результатов. Ещё реже сопровождали колонны через

кандагарскую “зелёнку”.
Первое серьёзное дело случилось в начале апреля. Батальон уходил в

кандагарскую зону деревень, виноградных садов, кишащую душманами,

которые после зимней стужи снова стали тревожить проходящие колонны.

Вот от безделья и пожелтел. Пока ждал санитарного самолёта, целую

неделю каждый день, вечер и ночь пили с друзьями водку, спирт, брагу,

всё, что было, да так, что к отлёту белки глаз избавились от желтизны.

И вот Союз…: Чарджоу, Самарканд, Москва, Брянск. Лёг лечиться в

тамошний госпиталь. Навещала каждый день жена. Но в памяти ничего не

осталось.… Кроме, разве что, возмущения жены, что я позволил себе спать

с ней, будучи больным гепатитом. Осадок неприятный.
В Ташкенте на

обратном пути встретился с замполитом, которого не минула эта участь,

переболеть желтухой. Сели в кабаке, разговорились о том, о сём. Подпив,

замполит, не со свойственной ему сентиментальностью, вспомнил о матери,

от которой ушёл муж – его отец; о невесте, которая ждёт – не дождётся,

когда летом сыграют они свою свадьбу. Я спросил, почему он в бригаде

такой нелюдимый, не общительный со взводными.

Мир. Какое это сладкое слово, и так мало людей, понимающих его истинное

значение. Перед новым 198… годом я подхватил желтуху. Стояли на точках,

на охранении кандагарского аэродрома по взводам. Это напоминало скучную

позиционную войну с немцами в 1914 году. Днём тишина, сижу, бренчу на

гитаре белогвардейские романсы.
- Гришка!
- Слушаю, товарищ лейтенант.
- Скушно…

Никто не засекал время. Но, думается, что процесс посадки шестерых

человек, из которых двое раненных, в четыре боковых люка размером 60 на

60 см, занял не более пяти секунд. О преувеличении не может быть и

речи. Очень жить хотелось. Повторить тот трюк, думаю, никто из нас

больше не сможет. И вот мы внутри. Салон весь синий от порохового дыма,

- ведь с другого борта машины беспрерывно вёлся автоматный огонь,

который наверняка стал нам огромной поддержкой. Колонна ринулась

вперёд, будто и не останавливалась. Через какие-то двадцать минут

сумасшедшей гонки мы были на командном пункте афганского танкового

корпуса. Из машин вылезали обессилевшие и не верящие в то, что всё

позади. Ко мне с первой машины шёл комбат. Я не знал, какие грехи он

припишет мне на этот раз. Но он молча протянул мне руку. Моя рука

предательски дрожала, и мне было нестерпимо стыдно показать это. Тогда

комбат просто обнял меня за плечи и прошептал: «Молодец…». Самая лучшая

награда…

Вот они. Пять боевых машин неуклюже выползают со двора и, выехав на

дорогу, набрав максимальную скорость, двигаются в нашем направлении.

Движение колонны было столь быстрым, что я засомневался в их намерениях

подобрать нас. Тем более что с появлением техники стрельба противника

перестала быть хаотичной, а приобрела прицельный характер. Стук пуль о

броню долетал и до нас. Ну, как, скажите мне, в таких условиях можно

выбежать на обстреливаемую площадку и пытаться сесть в машины. Пока я

задавался этим риторическим вопросом, кавалькада резко остановилась

напротив нас, ориентируясь на оранжевый дым, исторгавшийся прямо из

моих рук. Люки открыты. Оттуда дикие крики сидящих внутри: «Быстрей,

быстрей, быстрей, пошёл – пошёл – пошёл ….!!!».

Я сижу и пытаюсь сообразить, как можно проводить бомбометание, если

сцепка с врагом уже не превышает ста пятидесяти метров. Впрочем, до

конца осмыслить это не хватило времени. Раздался гул летящих СУ-17, и,

буквально сразу же земля содрогнулась от разрывов. Оглохли мы все

сразу, пронаблюдать результаты бомбёжки не хватило ни ума, ни желания.

Но душманской атаки можно было не опасаться, ибо первое состояние всех

людей, имевших несчастье оказаться на этом клочке грешной земли, это

шок. Шок, повлекший за собой оцепенение, из которого мы вышли чуточку

быстрее, чем они, ибо мы были готовы к этому аду, а они нет. Я

выдёргиваю запальный шнур НСП оранжевого дыма и всматриваюсь туда,

откуда должны появиться наши БТРы.

Поначалу я принял их за выходящие на нас подразделения батальона. Потом

уже я узнал, что роты давно уже свернулись и окружным путём спешили на

КП батальона, а на приближавшихся людях я скоро различил чалмы и

долгополую национальную одежду. Душманы. На скорый взгляд я оценил

группу где-то в сто стволов. Мне стало не по себе, И не мудрено! Даже

все силы комбата рисковали не устоять перед душманской ротой, а что я

со своей группой в шесть человек, из которых двое раненных?! Немедленно

доложил комбату. Комбат отвечает: «Успокойся и слушай задачу. Я вызываю

авиацию, минуты через три я выскакиваю всей колонной из двора и на

полной скорости мчу в твоём направлении. Левые люки на всех машинах

будут открытыми, Я делаю остановку возле тебя (обозначишься оранжевыми

дымами) и помни – в твоём распоряжении пять, ну максимум десять, секунд

на посадку. Убью, если не успеешь! Всё, готовь людей».

Трудно и опасно было поднимать голову над дувалом и вести ответный

огонь. Трудно, но возможно. Тем более что не было паники, боязни

смерти. Не мною придумано, что на миру и смерть красна. Никто не хотел

выглядеть трусом в глазах товарищей. И это давало нам ясность мышления.

Бой вёлся профессионально. А комбат вообще, наверное, подумал, что мы

там все с ума посходили, когда я чуть ли не с шутками – прибаутками

давал целеуказания, где надо “поработать” АГСами. Не было в тот момент

более приятного зрелища, чем видеть, как чётко гранаты ложатся туда,

где секундой ранее стрелял “дух”. Молодцы гранатометчики! Но радоваться

было рано.
В метрах двухстах по направлению к “духам”, появилась большая группа людей, где кучкой, а где цепью.

Комбат также спокойным голосом, как будто и не материл меня тремя

часами раньше, боясь оборвать натянутую струну наших нервов, ставит

задачу на круговое наблюдение, а также обозначить себя НСП ОД

(наземными сигнальными патронами оранжевого дыма). И хотя моя группа

отлично видит стволы батальонных АГСов на крыше, мы зажигаем дымы. И

тут я с ужасом понимаю, что обозначил себя не только для комбата.

«Духи”, как шакалы, учуявшие запах крови раненного зверя, упоённые

лёгкою победой над “шурави зерипуш” (советскими бронетранспортёрами),

усмотрели во мне лакомый кусочек и приступили к комбинированному

обстрелу и атаке моего маленького бастиона.