Пока я базарил с профессором..
Критику можно? а словечки типа "базарил" обязательно вставлять? русский язык ими и так замусорен.. ты, помнится, в этой группе даже тему открывал "За чистоту родного языка"
Фёдор, тока не обижайся, я- любя: кого люблю, того ругаю.. а остальные безразличны(lo)

Пластинки я купил ещё в 1964 году когда учился в десятом классе.
А я тогда только родилась..:-$

Базарил? Именно базарил. Это ведь не моё видение, видение того, кто на меня смотрел - мой коллега Саша. Я с японцем общался, а для него это базар. Валя, представь, я общаюсь, а он пашет, таскает вещи от автобуса к байдаркам. Что я делаю в его глазах? Базарю!!! Это не матерок, а нормальное сибирское словечко, определяющее тип общения.

По крайней мере "базарить" намного лучше звучит чем " п...деть" или "п...доболить" ;-)

Ну, ладно, автору виднее.. базарил так базарил! Действительно, есть авторы, которые намного неприличнее слова в тексты своих рассказов вставляют. :-)
Жду продолжения Алтайских историй!;-)

Вариантов много: базарил, разводил базар, *общался, мило общался, разговаривал, втирал уши, вешал лапшу на уши и как Лиля уже заметила, п@здел, п@здоболил,что ещё? Дискутировал, обменивался информацией, друг друга выслушивали, донимали друг друга мелочами устроили собрание, развели целый диспут... не буду дальше , хватит. Короче, замечание принято, я подумаю.

Фёдор, а как у Пушкина: "И чувства добрые я лирой пробуждал.." ? Он- лирой, ты- прозой.. главное, какие чувства ты, как автор, хотел бы в людях "пробудить". Мне кажется, поэты и писатели должны "поднимать" читателей до своего уровня, а не опускаться сами до уровня толпы.

Валентина, ты докритикуешься, что Фёдор опять писать в группе перестанет...Всё тебе не так, то тексты были длинные, то теперь слова не подходящие :-S ....Мы с тобой и так тут чуть ли не "Аляинунтерхальтэр"(ы) (tr)

Нет, Лиля, Фёдор не из тех, кто быстро обижается. Он ведь понимает, что я не придираюсь. А критика помогает писателю увидеть то, что ему самому не заметно.. так, Фёдор? ;-)
Мне его рассказы про Алтай понравились- писала уже, и только я одном слове я "споткнулась".. а всё остальное- прочла на одном дыхании!(Y)

Я выбрал нормальную сибирскую нормативную лексику. Со временем *слова начинают носить на себе другую нагрузку. Toll *здесь, например, * означает - здорово! А на нашем диалекте это слово носит другой смысл - дикий, одуревший. Так и со словом базарить. Не знаю как там у вас в Балхаше, а во всей Сибири базарить означает тратить время впустую на неделовые разговоры. *И всё! *Я мог бы вместо базарить *написать " Саше показалось, что я много говорю, но мало делаю, в то время как работы по горло". Но тогда у меня весь абзац был бы больше 1000 знаков. А я пишу весь рассказ как вы заметили абзацами, которые помещаются в одно сообщение. Чтоб словам было тесно, а мыслям просторно.

Если же слово *базарить воспринимается за пределами Сибири *как грубость, то, конечно, лучше его заменить.

И я уже не раз слышала такое выражение или ещё "кончай базар", ...
и не только в Сибири, потому, что оттуда я уехала, когда мне было 9 лет...Ну вот постепенно мы в этой теме перешли в другую " Вначале было слово..."(ch)

Чтоб словам было тесно, а мыслям просторно.

Лучше не скажешь!

Если же слово *базарить воспринимается за пределами Сибири *как грубость, то, конечно, лучше его заменить.
Это всего лишь моё субъективное мнение, Фёдор! И если слово "базарить" никого больше не коробит, то всё нормально.. я сожалею, что написала об этом. (ch)

Keine Sorgen! То предложение вообще можно выбросить. Ведь и так понятно, что я развёл базар, а Саня носит вещи. Поэтому, чисто логически, это предложение лишнее.

А за критику спасибо, она нужна всегда , в особенности ещё до того как сдашь свой опус в печать. Продолжение помещю позже.

Романтики и мещане
Были и эксцессы. Нет не секс. Не знаю как девчонки, но мы, пацаны, мучились. Рядом в палатках щебечут о чём-то девчонки и на ум идут всякие мысли. В школе говорили, что это очень нехорошие мысли. Мы пытались прогнать эти нехорошие мысли, но это у нас не всегда получалось и мы лишь под утро засыпали. В новом веке у подростков таких проблем нет. В общем были и эксцессы. Одним вечером, уже в сумерках, девчонки организовали дискуссию о мещанстве и формах борьбы с ним. Мещанство мешает формировать из нас всесторонне развитую личность. А без всесторонне развитой личности коммунизм не построить. Из палаток на свет выползли подвыпившие парни. Во разгар спора их развезло и они полезли друг на друга разбираться. Дискуссия закончилась мордобоем. Новоявленные "сёстры милосердия" лечили всех пострадавших подряд без всякого разбора: и мещан и романтиков.

Мы стали знаменитыми
Летнюю практику девятые классы проходили в палаточном лагере труда и отдыха. Палатки разбили под горой у большого свекловичного поля. Кухня стояла под огромным навесом. В нашем распоряжении была подвода. Дежурные вставали на заре и готовили завтрак. Остальные шли на поле и работали там до обеда. После обеда все разбредались. Собирали ягоды, купались, играли в волейбол, а вечерами устраивали танцы под баян. Юра Клпиков кончил музыкальную школу и здорово шпарил на баяне. Иногда лагерь шумел далеко за полночь. Учителей с нами почти никогда не было и мы сами определяли себе распорядок дня. Этим можно было гордиться. Это тебе не день самообслуживания в пионерском лагере. Таких лагерей ещё не было. Что-то новое. В разгар работы приехали корреспонденты, мы попали в газету и стали знаменитыми.

Нерв сыграл
Мир тесен. Толик ушёл от погони. От моего двоюродного брата Саши. Через тысячи километров! Тот ведь в той зоне охранником служил. Ну и ну! И после всего Толик случайно попадает к нам на квартиру и мы играем с ним в шахматы. Вечер. Сидим на раскладущках. Между нами стул, на нём шахматы. Меня тянет за язык. Узнать всё хочется: „Ты ведь с Кустаная-12?“ У Толика рука задрожжала. Он поставил на место пешку и опустил голову. Меня дальше заносит: „У меня там брат охранником служит.“ Толик побелел. „Ну что ты молчишь, расскажи как там было. Мне же интересно!“ Толик поведал мне свою судьбу. Никогда не воровал, а тут ребята взяли с собой. Попросили покараулить. Вдруг кто идёт. Облава. Всех загребли. Месяц оставалось до освобождения. Тут как раз массовый побег. Нерв сыграл. Как колючку проломили так и кинулся сдуру за всеми. Мы всю ночь с ним проговорили. На другой день Толик с утра ушёл от нас. Он говорил мне, что долго не продержится...

О господи, прости нас грешных!
Весной хозяйка приняла ещё одного постояльца, молодого парня Толика. На ночь приходилось раскладывать уже три раскладушки. Толик нигде не работал, из дома выходил редко, но надолго, вечерами играл со мной в шахматы. Я всегда проигрывал. Как-то раз весной он перепил и сутки маялся от отравления на топчане в предбаннике.
-Федя, ты думаешь, что Толик и вправду не может найти работу? С горя запил?- давясь кашлем, поведала Антонина мне Толину тайну -Я вчера шарилась у него в карманах, кха-кха... пока он дрыхнул. О господи, прости меня грешную...Пинжак в ограде валялся. Подняла, не утерпела. Дай-ка, думаю, гляну. Посмотрела документы, кха-кха... а у него вместо паспорта справка. Расконвоированный он. С Кустаная-12 , я там почти весь срок отсидела. Он ить в бегах. Разбежались по воровским адресам. Хозяин их теперь ишшет, кха-кха, о господи, прости нас грешных...

Дурак и уши холодны
Я злюсь. Старухи ухохатываются надо мной и уговаривают пойти в кино. Мы идём все вместе через дорогу в кинотеатр "Катунь".
-Ты бы, Федя, к тем вон девкам подвалил, чё те рядом с нами, со старухами-то кантоваться!
-Гля-ка каки статны девки-то!
-Ну чё покраснел? Дурак и уши холодны.
После кино идёт обсуждение. Настоящая конференция. Я в ней не участвую. Они говорят о вещах, которых как мне казалось в фильме небыло. Такое впечатление как будто мы сидели в разных клубах и смотрели разные фильмы.

Федя садись, четвёртым будешь...
Частенько к бабе Маше заглядывала соседка, немного страшноватая на вид, но очень сентиментальная бандитка. Приведу тут один диалог, который мне запомнился:
-Вы в кино ещё не ходили?
-Чё за фильм? Хороший?
-Довженко поставил. Он муру не кажет. Пошли давай.
-Я уже раз была. Хорошое кино, но шибко уж чижолое, ишшо раз пойду.
-Так ить ишшо рано, давайте в подкидного сыграем. Федя садись, четвёртым будешь... Раздавай...
Старухи играют и рассказывают жутко похабные анекдоты или загадывают ещё более похабные зековские загадки. Богатый и могучий русский язык! Я краснею, я бледнею, захотелось вдруг сказать... Но не говорю. Лучше промолчать. Не возражать. Ведь разговор-то по сути дела идёт очень добродушный, очень вежливый. Представляю какие обороты я услышал бы от нашей гостьи, если бы спровоцировал её на грубости. Антонина, как и следует бывшей политзаключённой, ведёт себя скромнее и пытается своих товарок попридержать. Старухи меня кон за коном обыгрывают в карты, каждый раз приговаривая :"Дурак и уши холодны."

Шландик
Не умер. Встаёт и лезет на печку: „Отцэдова-то я уже убьюсь!“ Заскрипел сундук. Саня слышит это и ждёт. Думает. В каую сторону ему двигаться. Спускаться на пол или лезть на печку. Баба Маша достаёт трёшку и отдаёт её сыну. Тот пулей вылетает в сенки и резко возвращается назад: „А двадцатик?!“ Водка в Ае стоила 2-87. В Майме она была дороже на 30 копеек. Каждое утро в понедельник весь дом искал Санин «шдандик». Саня работал в Горно-Алтайске на пивзаводе. Рабочая неделя у всех там начиналась с того, что каждый опохмелялся с какой-нибудь бочки через шланг. Шланг – это был предмет первой необходимости. На пивзаводе его принципиально воспринимали как предмет личной гигиены и мить через чужой шлаг – это было всё-равно что пользоваться чужой зубной щёткой. Выслушивая Санины маты, сообща находим Санин шландик и отправляем его на работу.

Щучка
На ночь мы с Саней раскладывали свои раскладушки, бабка Мария и Антонина спали на кроватях. Когда у Сани начинался запой, он вымогал у матери деньги на похмелье. Вымогал он их блатным способом. Делал щучку. Щучка – это происки блатной гимнастики. Саня подпрыгивает вверх, делает в воздухе половину сальто и падает вниз головой об пол. Было воскресенье. Весна. Ледоход. Домой в Аю не попадёшь и я сидел за уроками. На тетради солнечные блики. Всё так отлично было и тут вдруг слышу Саня рычит. Смотрю, лежит он на полу и корчится в каких-то муках. Слюни пошли изо рта. Хрипит! Да это же ведь агония! Баба Маша безучастно смотрит в окно. Антонина читает газету. Ничего не понимаю и к Саше. „Федя не трожь его!“ Это баба Маша сказала. „Сядь!“ Это Антонина сказала. У меня ум нараскорячку, ничего не могу понять и сажусь за стол. Саня перестаёт хрипеть, поднимается с пола и повторяет красиво демонстрирует щучку во второй раз. „Федя, сиди!“ С ужасом смотрю как помирает Саня.

Это преступление взбудоражило всю Майму
Однажды весной на разъезде зарезали выпускника нашей школы. Кто? За что? Ничего неизвестно. Это преступление взбудоражило всю Майму. Вечером пришёл Володя. Сели играть в карты. Я слежу за разговором, но смысл уловить не мог:
-Ка думаешь, когда его к хозяину потянут?
-Мусора на след вышли?
-Нет ещё.
-Как мыслишь, когда унюхают?
-Думаю, что завтра.
-Ну тогда дня три он ещё проволындается.
На третий день убийцу арестовали. Я прокрутил снова в мозгу всё, что слышал и понял о чём они в тот вечер говорили.

Они всегда были в курсе всех криминальных событий
Баба Маша хоть и отсидела в зоне пять лет, но сохранила набожность и имела сострадание к людям. Иначе бы она больную туберкулёзом к себе на квартиру не пустила. Возможно, что баба Маша следовала неписанному воровскому закону – ты можешь с воровским миром завязать, но не принять к себе бывшего зека не имеешь права. Вечерами в дом приходили гости, почти все из бывших уголовников. Играли в карты и рассказывали истории одну страшнее другой. Я сидел за столом развесив уши и с трудом переваривал зековские легенды в своей целомудренной башке. Суртаевы с воровским миром завязали, но тем не менее всегда были в курсе всех местных криминальных событий.

Алтайская сказочная красавица Торко-Чачак.
Антонина болела чахоткой, смерти она не боялась. После отсидки она, незамужняя бывшая зечка, родила дочь. Фотографию мне показывала. Настоящая алтайская сказочная красавица Торко-Чачак. Своё единственное сокровище Антонина потеряла два года назад. Дочь училась на геофаке и погибла во время летней полевой практики. Студенты переправлялись через Катунь с чемальского берега на другую сторону. Лодка перевернулась. Все кроме этой её дочки выплыли. Антонина осталась совсем одна и носила в себе сердечную боль вместе с туберкулёзом. Сейчас, когда вспоминаю этот несчастный случай, мне на память приходят наши водные сплавы по Катуни на байдарках, да ещё с детьми. Риска такого не было. Те неуклюжие просмолённые рыбачьи лодки по сравнению с байдаркой были корытом. Архангельские рыбаки плевались бы при виде такого изделия. Надо быть героем, чтоб сесть в такую лодку, взять в руки весло и направить это корыто на шумы, так мы называли тогда катунские пороги.

Верила в Христа, а не в коммунизм
В доме бабы Маши Суртаевой мы жили вчетвером: баба Маша, её сын Александр, я и ещё одна квартирантка – престарелая крещёная алтайка Антонина. На третий день обнаружилось, что Саня недавно вернулся из заключения. Пять лет отсидел в зоне воровство. По соседству с нами жил второй сын бабы Маши Володя. Он отсидел в Забайкалье десять лет. Молодость его, ещё до того, была слишком буйная. Старший сын бабы Маши умирал в неволе на Севере от чахотки. 25 лет просто так бы не дали, дело было, видимо, слишком мокрое. Сама баба Маша тоже провела пять своей жизни в зоне заключения. Посадили за скрывательство. Не доложила милиции о крутом воровском геройстве своих детей. Антонина, тоже бывшая зечка, отсидела в Кустанае-12 десять лет. Правда, не как уголовница, а за веру. Верила в Христа, а не в коммунизм. Это властям не понравилось и её упекли в Кустанай-12. Аж на десять лет. Получалось так, что во всём этом доме кроме меня все «там» побывали.

...и, конечно, Бабырган
Со второго этажа виднелся заснеженный айский берег. Я занял место у окна. В окно пялился чаще, чем на доску. За окном была Майма, за Маймой Катунь, а за Катунью – Ая. Там родительский дом.. За Аей горы: Весёлая, Молоканка, Негодяйка, Орлова гора, Минеева грива, и, конечно, Бабырган... По субботам я вставал на лыжи и бегом через всю Майму на Карлушку. Оттуда по зимнику через Катунь к острову, потом вдоль него к протоке, которая летом течёт через Затон мимо Притора. Остров весь в снегу. Елки, верба, калина, маральник, краснотал выглядывают из под снежных шапок. Под ярким солнцем поблескивают на морозном воздухе снежные пылинки. Вспоминаю друзей. Нас раскидало по всему краю. Колька Коновалов учится в Горно-Алтайске, Мишка Ощепков в молтехникуме, другие подались в Бийск в механку. Иногда по субботам вечерами мы встречались в Айском клубе.

В Майме
1963 год. Зима. Новый год. Мы вернулись в Аю. В Ае девятого класса нет, доучиваться пришлось в Майме. Родители три дня ходили по всему селу, подыскивали мне квартиру, изо всех сил старались найти тихое надёжное место и чтоб поближе к школе. Определили меня к престарелой бабушке Марии Суртаевой за семь с половиной рублей в месяц. Прямо рядом со школой. В доме была всего одна единственная комната в тридцать квадратных метров, которая была сразу и коридором, и кухней, и спальней. Три окна, одно с утренней стороны и два с южной, русская печь слева от дверей, на солнечной стороне между окнами у стены стоял стол, покрытый клеёнкой. В углу на полке за кисеёй виднелись старинные образа. Через окно видна улица, напротив нас банк, а рядом кинотеатр "Катунь". В Майме было две школы: Белая и Зелёная. Их так и красили: Белую снаружи белили, а Зелёную - красили зелёной краской. Я учился в Белой.

Каким ослепительно белым был на Алтае снег!
Я проучился в Зерендинской средней школе всего лишь две четверти, но впечатлений от тех четырёх месяцев моей школьной жизни осталось очень много. В школе учились дети целинников. Они приехали в Зеренду со всей страны. Народ особый, романтики и в то же время деловые все. В моём классе учились представители 14 национальностей. В той школе мы не просто учились, мы активно жили. Жили в особой возвышенной атмосфере, которой я больше никогда и нигде в жизни не встречал. Про это можно бы было написать целую книгу, но это будет не по теме. Нас тянуло домой. Не прожив на целине и года, мы зимой вернулись в Аю. Боже мой, каким же после Казахстана чистым, ослепительно белым и искристым был на Алтае снег!

Запах дыма далёких казахских кочевий
Амалия просила меня описать наше житьё-бытьё. Саша скучал по своему дому. Я писал под диктовку, а от себя расписывал свои впечатления о моей новой жизни в Зеренде. Собственно, брат сам всё это много раз видел: Зеренду, свой двор, со двора можно было окинуть одним взором всё село, озеро, сопку с желтеющим осенним лесом, уходящую своими отрогами в синеющую даль горизонта. Вдоль южного берега Зерендинского озера тянется лесистый склон крутой сопки. В ясные солнечные дни озеро, лес и сопка напоминали мне мой родной Алтай. Так сильно похоже на Синюху! Только меньше. Казалось, что Алтай совсем рядом, будто во-он там за этим лесом, недалеко отсюда, прошло моё детство. Я учился во вторую смену, риходил домой ночью. Ветер. В его шуме мне мерещится родной шум Катуни. За спиной в это время дышала последними суховеями бескрайняя казахская степь. Её дыхание приносило терпкий запах полыни, сквозь который еле угадывался запах дыма далёких казахских кочевий.

Многим удалось уйти от погони
Средней школы тогда в Чаглинке ещё не было, поэтому продолжать учёбу мне пришлось в соседнем селе, в Зеренде. Там жила моя тётка Амалия. Она уехала в Казахстан из Аи ещё раньше нас. Её маленький засыпной домик стоял на краю села, у дороги, на небольшом возвышении. Её сын Александр служил в Армии охранником в Кустанае-12 – это зона заключения, небольшой кусочек ГУЛАГа. Тётка Амалия перечитывала по многу раз в день все его скупые письма. Она ездила летом к нему в часть и до сих не могла отойти. Стены солдатской казармы были сплошь покрыты выбоинами от автоматных пуль. Зэки сумели разоружить охрану и устроили массовый вооружённый побег. Были жертвы. Солдаты полмесяца вылавливали беглецов по степи и лесам. Многим удалось уйти от погони.

Смерч
Несмотря на такие необычные и недосягаемые для Аи возможности, Чаглинка меня угнетала. Мучаясь ностальгией, облазил я все ближайшие сопки, пытаясь в степных суховеях уловить запахи родной алтайской весны и не находил их. После каждого взрыва атомной бомбы на полигоне к нам приходили пыльные бури. В мае смерч унёс в небо не только все подушки и одеяла, которые сушились на заборах, а даже целое поле вместе с семенами и землёй. Высокая серая воронка кружилась над селом и унеслась мимо сопок в степную даль. На Ае это по-другому отразилось. На нашей улице в каждом доме были раковые больные. В школе долгое время в принудительном порядке выдавали всем без исключения йодистые таблетки. Заставили по всей Ае забить колонки и не брать воду из Катуни потому, что в ней якобы не хватает йода, а жить без него человеку будто бы нельзя. Бог с ним, главное, многих людей в Ае тогда этими таблетками спасли от неминуемой гибели.

И всё сошлось!
Село Чаглинска, куда мы приехали, имела всесоюзную славу. Там был институт целины и испытывалась новейшая техника, передовые методы агрономии и животноводства. В селе побывало много знаменитостей. Индира Ганди летела из Индии в Моску, по пути завернула на целину. В сельском клубе выступал знаменитый на весь мир экстрасенс Михаил Куни. Он гастролировал в Швеции, Венгрии, Финляндии, Китае, при этом выступал на языке принимающей страны. И вот такой человек приехал к нам в Чаглинку. Номера - умопомрачительные. Из нашего класса (мы учились в клубе, в библиотеке) пацаны притащили на сцену крутящуюся доску. Они исписали её пятизначными числами и начали вертеть. Экстрасенс стоял спиной, не смотрел, потом повернулся глянул секунды три и назвал сумму всех чисел. Проверили – всё сошлось. Приезжал также кукольный театр Образцова из Москвы и много других знаменитостей.

Прощай Катунь и острова
На весенних каникулах 1962 года мы всё же решились переехать к тёте Маргарите в Казахстан. Я встал на лыжи и в последний раз скатился с горы. Снег был уже плотный и тяжёлый. Следом за мной сошла лавина. Каникулы кончались, снежные торосы таяли на глазах и вместе с ними таяла надежда остаться в родной Ае. Ведь впереди была целина. Целина! Это слово гремело тогда на весь Союз так же громко как слово спутник. К тому году в стране уже было поднято больше сорока миллионов гектаров целины. Всю эту никем и никогда нетронутую степь распахали всего за шесть лет. Это очень огромные масштабы. Вся эта новая пашня по своей площади намного превышает территорию современной Германии. Меня эти масштабы тогда меньше всего трогали, я уезжал из Аи, как мне казалось, навсегда. Прощай Катунь, прощайте острова и родные горы, я еду на целину!

Там за горизонтом Равнополь!
Летом 1959 года отец поехал в Казахстан в гости к брату и взял меня с собой. В Павлодаре мы сошли с поезда, переночевали у каких-то очень гостеприимных казахов, которых отец знал ещё до войны. Мне запомнилось, что во время ужина мы сидели за очень низким столом прямо на полу. Утром хозяева посадили нас на какой-то бензовоз и отправили в Равнополь. Это родное село отца. Мы долго ехали по степи и вдруг отец попросил шофёра остановиться. Мы вышли из машины. Кругом ровная как стол степь. Вокруг ничего. Ничего! Ни Катуни, ни горы Весёлой, ни Синюхи, ни Бабыргана. Ничего. Пахнет полынью и ковыль на горячем ветру волнами колышится. Отец стоит, цветёт весь и не может надышаться: «Во-он там за горизонтом Равнополь! А вон там – Ольгино, а Надаровка вон в той стороне. Я там учителем до войны работал...» Отец поворачивается к солнцу и говорит: «А вон там Тавложан!» Я смотрю во все стороны и ничего понять не могу. Вокруг ведь ничего нет. Кругом ровная как стол степь.

Иней, кошёвка, тулуп и лыжи.
Отец постелил в кошёвку здоровенный чёрный тулуп, а мне разрешили встать сзади на полозья. Стоять сзади и слушать о том, что говорят взрослые мне было интереснее, чем сидеть на облучке и всю дорогу пялиться на круп рысака. На базаре дядя Яша купил мне детские лыжи с бамбуковыми палочками. Это был подарок, скажу я вам! Это же не подсолнуховые палки! И не два кола из старого плетня! Настоящие бамбуковые палки. С кольцами! Наверное из Индии. Или их Китая. Бамбук ведь срезали в настоящих джунглях! Это я знал. Пока взрослые ходили по базару, я изъездил весь пригорок около хозмага. Обратно мне разрешили ехать на своих лыжах. Я стоял на лыжах и руками держался за спинку кошёвки. Красота! Уже за Маймой, на Катуни я начал застывать. Мне отдали бамбуковые палки и заставили бежать вдогонку за кошёвкой, а потом завернули в тулуп. Эта поездка так и осталась в моей памяти: песня про целинников, морозный иней, кошёвка, тулуп и лыжи.

Весну и молодость встречай свою!
Помню как зимой 1957 года мы ездили в Горно-Алтайск на базар. Во время комендатуры нельзя было, а тут вдруг разрешили. Та поездка в город через Катунь была для меня такой же значительной как для Колумба открытие Америки. Отец взял на центральной конюховке коня с кошёвкой. Кошёвка – это лёгкие красивые пассажирские сани для серьёзного выезда. Зимняя карета! Я стоял у сельсовета и ждал пока отец с дядей Яшей Цильх запрягут коня в эту самую кошёвку. Это было морозным зимним утром. Рядом с сельсоветом на деревянном столбу висел большой дюралевый репродуктор. Такой же висел у магазина в МТСе. Прямо сверху из самой синевы сыпался на меня серебристый иней. Он искрился на солнце, а из динамика на всю деревню неслась бравурная песня:
Ой, ты, зима морозная,
Ноченька яснозвёздная!
Скоро ли я увижу
Мою любимую в степном краю?
Вьётся дорога длинная...
Здравствуй, земля целинная,
Здравствуй, простор широкий,
Весну и молодость встречай свою!

В Ае - лучше!
Под Кокчетавом, далеко от Аи, жила тётя Маргарита, мамина старшая сестра. В 1941 году их разлучили. Во время депортации советских немцев они попали в разные поезда. Мать увезли на Алтай, а Маргариту в Казахстан. После этого они не виделись15 лет. Они жили всё это время под комендатурой и за самовольную отлучку с места ссылки грозила тюрьма. Как только комендатуру отменили несколько немецких семей покинули Аю. Часть вернулась на свою родину в Поволжье, часть уехала к родне в Казахстан и в Киргизию, но многие остались. Наша семья из Аи уезжать не решалась, вроде уже привыкли, но отца тянуло домой на родину в Казахстан. Мать тоже вспоминала своё детство в степи и в семье начали поговаривать о переезде «в Казахстан к тёте Маргарите». Было много за и против, но против было больше. И тут вдруг пронеслась по всей стране молва о целинниках. Целина! Целинники! Первопроходцы! Их воспевали как героев и степь, в которой отец родился, вдруг стала героической.