7. "В Канаде нам нравится - говорит Валентин. - Но я туда никого не зову. Без денег там делать нечего. Они у нас были. И то нам было с самого начала очень трудно. До сих пор судимся с правительством провинции из-за купленной нами земли. Кто-то хочет там нефть искать". За разговором незаметно для самого себя Валентин, пивший кофе, потянулся за бокалом пива. Еще прежде, чем Мария покачала головой, он отдернул руку. И тут же нашелся: "А конфета-то с алкоголем". Мария быстро положила назад конфету с ромом, которую только что хотела развернуть. За столом все с пониманием заулыбались. Красивый фантик может соблазнить на нечаянный грех. Стоит ли из-за него корить?

По пятницам у нас на городской площади базар. Я шёл в тот день из почты через площадь. Отправил шефу письменный отчёт о проделанной работе. Сквозь шум толпы доносилась знакомая мелодия. Бродячий музыкант играл на аккордеоне полонез Огиньского, «Тоску по родине». С большим талантом был парень, хорошо играл. Перед ним на тротуаре раскрытй футляр с надписью на крышке «Привет из России». На дне футляра горсть медяков. Люди проходили мимо за луком, за картошкой, за капустой... Никто не бросил ни гроша. Они, счастливые, просто не знали сколько стоит ностальгия.

Приземлились. Без заминок прошли пограничный контроль, без заминок получили багаж. Нас уже встречают. Боже мой, наконец-то мы дома! Зазвонил телефон. Внучка Юля спрашивает как мы долетели и видели ли мы её из самолёта: «Вы уже дома? А мы вас видели. А вы нас видели? Папа отъехал от аэропорта и поставил машину у дороги, чтобы видеть как вы взлетите. Я стояла на кабине и долго махала вам вслед... пока самолёт не скрылся из вида. Потом я заплакала... Нам скучно без вас, деда!...»
Нам тоже. Жаль не довелось посидеть у ночного туристского костра. Некогда было...

На обратном пути в аэропорту Шереметьево нам целый час не выдавали багаж. В тесном душном проходе столпились пассажиры с трёх рейсов. Когда общий нервоз отгостивших в России переселенцев дошёл до предела, выдали багаж, но к тому времени транзитный автобус уже ушёл. Этого момента ждали таксисты, а может быть и подстроили его. И какой же русский не любит быстрой езды! Особенно таксисты в аэропорту, когда можно драть с клиента по десять долларов в минуту. Это была последняя горькая пилюля против ностальгии, которую мне пришлось проглотить напоследок. Через пару часов под крылом авиалайнера уже Дюссельдорф.

В глаза бросаются не только разительные перемены, но и старые обыденные вещи, которых раньше не замечал. Работы непочатый край: ремонт, огород, покос, дрова... Присесть, казалолсь бы некогда, но и для этого находится время, вечерами как и прежде вся деревня сидит перед домом на лавочке перед тем как встретить своих коров. Как и прежде агрессивно несутсят по дорогам машины. Если шофёр чуть-чуть добавит, то будет авария, если чуть-чуть убавит, то ему неинтересно. Не всегда такое проходит даром, зато неудачнику поставят два памятника – один у дороги, другой на кладбище.

У входа в пещеры стоит древняя пушка, покрытая бронзовой краской, на стоянке припарковался двухэтажный автобус из него выходит молодёжь, как всегда красивая и стройная. Одеты все изящно, со вкусом. Будут на еде экономить, но в чём попало на люди не выйдут. Еда везде своя, сибирская, без химии, одежда почти вся из Китая. Постепенно исчезают базары. Им на смену приходят супермаркеты. В них не только ширпотреб, но и прекрасные книги и учебники. В рекламе много мудрых изречений. В Сростках на народные деньги соорудили памятник Шукшину, в Новосибирске Высоцкому.

Десятки фирм наперебой предлагают изощрённый кураж. Сплав по Катуни, конный маршрут, полёт на дельтоплане, баня в лесу, ресторан на скале прямо над речными порогами. Ночами дискотека гремит на всю долину и светится гирляндами разноцветных огней. Мелких предпринимателей душит крупный бизнес. Порядка там больше, но цены уже выше. На таёжной поляне возле Тавдинских пещер возник огромный искусственный плавательный бассейн с фонтаном и аттракционами, железный мост через Катунь покрыли белой эмалью, у берега стоит морской парусник-ресторан, рядом дорогие джипы со столичными номерами.

Я долго смотрела вам вслед...



И в это лето мы с женой поехали не на тёплое море, а к сыну в гости, на Алтай. Родные края преображаются такими темпами, что их каждый раз приходится узнавать заново, будто в незнакомую заброшенную деревню заехал. На руинах кочегарки растёт бурьян, от двухэтажного детсада остался один котлован, улицы разбиты, на обочине бурьян. Нарядные дамы перешагивая через лужи бредут в магазин. На берегах Катуни рядом с потрясающей нищетой процветает туристический бизнес.

Крестьянин и мудрец
Вспомнилась старая притча об одном герцоге, который всю свою жизнь посвятил изучению характера служившего ему народа. Герцог вёл уединённый образ жизни, никто из простых людей в лицо его не знал. Это позволяло герцогу иногда переодеваться в странника и посещать места, где толпами собирался народ: рынок, церковь и опушку леса, где проходили народные гуляния. Люди часто задавали ему житейские вопросы и он отвечал, советовал, делился деньгами с бедными. Очень скоро он снискал к себе всеобщее уважение и доверие, многие стали отзываться о нём как о мудром человеке.
И вот однажды на рыночной площади, где он прогуливался, к нему обратился один из бедняков.
- Уважаемый, - поклонился он мудрецу, - вас знает стар и млад, скажите, почему господин герцог сперва дал нам землю и свободу, потом вдруг отобрал всё и выгнал из деревни, теперь мы вынуждены просить милостыню?..
Мудрый герцог вспомнил, как однажды решил показаться народу, пряча лицо за золотой маской, проехать в коляске по

окресностям замка, посмотреть своими глазами на счастье людей, которым дал землю и свободу, а этот крестьянин, увидев его, принялся кричать: "Это моя земля! Проваливай!.." - и натравил на него злых собак.
Вместо ответа мудрец достал из кошеля золотую монету и отдал несчастному. Бедняк был голоден и сразу же накупил себе всего, чего ему хотелось. Он устроился на той же площади под деревом, собрался отпраздновать удачу, но мудрец подошёл и молча забрал корзинку с едой.
- Что ты делаешь? - возмутился бедняк и вскочил на ноги, готовый побить мудреца. - Это ведь теперь всё моё!..
- Бог дал, Бог и взял! - ответил мудрец.
И только тогда до бедняка дошло, какую ошибку он повторил.
- Спасибо за урок, уважаемый! - поклонился он мудрецу.
Мудрец посмотрел на него недоверчиво, но в лице бывшего крестьянина было написано только раскаяние и просьба о прощении.
- Пойди к герцогу, - посоветовал он бродяге, - поблагодари за то, что он давал тебе землю и свободу, извинись за свои неблагодарность и грубость и

ты снова будешь счастлив.
Послушался бродяга, пошёл к герцогу, упал в ноги, стал извиняться. Герцог ни собак на него не натравил, ни за ворота замка не выставил. Он поднял бродягу, утешил и сказал:
- Возвращайся на ту землю, где ты был свободен, и тогда ты снова будешь счастлив.
- Но эта земля пригадлежит вам! - воскликнул бродяга.
- Всё в руках Божьих! - улыбнулся герцог.
Бродяга с изумлением вгляделся в лицо необыкновенного человека и с удивлением узнал в нём мудреца-странника.

пригадлежит
Ну обхохочешься, какие ошибки проскакивают!..

Zu seinem Schwurstehend
(Следуя клятве)
1
Ein stiller frostiger Morgen. Es ist so still, da? man das Knirschen des verharschen Marzschnees unter den Schritten von Albert Steinhauer, der aus der Poliklinik zuruckkehrt, am anderen Ende der Stra?e hort.
Gesenkten Hauptes, mit erhobenen Schultern setzt er langsam einen Fu? vor den anderen. Die Rontgenaufnahme hat ergeben, da? seine Gesundheit gefahrdet ist: Auf dem Bild sieht man den linken Lungenflugel, der mit kleinen Schattenflecken ubersat ist.
"Eine Lungenresektion ist notig", hat der Arzt zu ihm gesagt. "Ich wurde Ihnen raten... Aber entscheiden Sie sich selber, junger Mann..."
Resektion... Albert wei?, was das zu bedeuten hat. Eine operative Entfernung des kranken Lungenteils. Er furchtete sich nicht davor. Vor funf Monaten - Anfang November - hat die Mutter das Zeitliche gesegnet. Ihre letzten Krafte fur den Kampf mit der Krankheit verbrauchend, erlosch sie. Ein Leiden, dessen Namen er nie ein ubriges Mal laut aussprach.

2
Wie eine lahmende elektrische Entladung flog ihm dieser Name durch den Kopf: Krebs!.. Darauf versank er in sich, die Welt um sich her vergessend, und dann sah er immer wieder das traurige Bild: Er steht am Bett der Kranken, die ihm so nahesteht. Da ist es ihm auf einmal, als ob er nicht mehr am Leben sei. Nur die Mutter ist noch da, die liebe Mutter, die in den letzten Zugen liegt ausgezehrt, mit eingesunkenen Augen, fast atemlos, mit ausdruckslosem Gesicht. Und dann ein kaum Wahrnembares Atmen. *Ein leises Seufzen - und Mutters Augen fielen auf immer zu...
Damals schwur Albert hoch und heilig: Ich werde eine Erzehlung uber Mutters leidgepruftes Leben schreiben, bei meiner Ehre! Der Vater war bei einem Verkehrsunfall ums Leben gekommen. Allein geblieben, hatte die Mutter unter menschenunwurdigen Verhaltnissen sieben Kinder gro?zuziehen.

3
Ist ihm denn nun das harte Los bescheiden, furchtbare Schmerzen zu erleiden, damit er Mutters Schmerzen besser empfinden kann? Mutters Geist lebt in ihm weiter. "Und ich werde mir keine Ruhe gonnen", gelobt er, "ehe ich meine Gedanken uber die Mutter nicht zu Papier gebracht habe". Sollte er Antuanetta oder den Freunden daruber erzahlen? Nein, nein, sie wurden ihn nicht verstehen. Das stimmt, um so mehr, weil er auf die Operation verzichten kann. Doch um die Schmerzen der Mutter zu empfinden, ihre Gedanken, ihr Leben besser zu begreifen und eine wahrheitsgetreue Gestalt in einem literarischen Werk zu schaffen, sagt er sich, mu? ich den Nachwes erbringen, da? die Operation unvermeidlich ist. Aber so, da? ich Antuanetta kein Leid antue...
Antuanetta offnet ihm die Haustur. Die Kleinen - der zweijahrige Edgar und das wieselflinke Paulinchen - sind schon langst im Kindergarten.

4
"Das Gluck hat mir den Rucken gekehrt", wirft er zwischen Tur und Angel hin und schleudert einen gro?en schwarzen Briefumschlag in eine Ecke des Vorzimmers, wo er, der Unglucksbote, auf dem Fu?boden - zu Antuanettas Fu?en - landet.
"Was ist denn passiert?" fragt sie aufgeregt.
"Was? Nichts!" erwidert Albert mit klangloser Stimme.
Sie gibt sich damit nicht zufrieden, wartet noch immer auf eine Antwort, die sie uber den Grund der Mi?stimmung des Ehemanns aufklaren wurde. Doch Albert schweigt. Er hat indessen Mutze und Pelz abgelegt, sein krauses Haar gekammt und wirft einen Blick in den Wandspiegel. Daraus sieht ihn ein etwa funfundzwanzigjahriger Mann an, der in seinem jungen Leben schon schwere Zeiten durchgemacht haben mochte.

5
Blaue, ins Graue spielende Augen, die ihren Glanz verloren haben. Daruber zusammengezogene wei?blonde Brauen. An den Nasenwurzel zwei erbittere Falten.
Albert erinnert sich an eine Erzahlung uber Till Eulenspiegel und schon will ihm scheinen, da? der "Geist von Klaas an sein Herz pocht". Doch da sagt er sich: Zupf dich an deiner eigenen Nase! Was habe ich denn mit Till zu tun!
Er begibt sich ins Schlafzimmer, und schon hort man, wie er sich ins Bett fallen la?t.
"Bist wohl ubergeschnappt?" sagt Antuanetta, indem sie jedes Wort gedehnt ausspricht, so, wie sie es gewohnlich tut, wenn sie den feinfuhligen Albert, der sich wegen jeder Ungerechtigkeit aufregt, beruhigen wollte.
Von Natur aus sehr geduldig, hat sie den Briefumschlag nicht sofort aufgehoben, doch jetzt greif sie vorsichtig nach dem Umschlag und holt die Rontgenaufnahme daraus hervor und *beschaut sie, ohne zu verstehen, was diese Streifen und Fleckhen auf dem Bild zu bedeuten haben.

6
Sie geht ins Schlafzimmer und tritt ans Bett, auf dem Albert liegt, mit dem Gesicht nach unten, und das Kissen mit beiden Handen umklammert.
"Ist wohl nicht alles so, wie es sein mu?te, Albert?" fragt sie teilnahmsvoll. "Ich kann daraus nicht klug werden".
Er springt auf und setzt sich. Die Beleidigung unterdruckend und seine Stimme dampfend, fragt er zischend zuruck:
"Nicht sooo? Wie denn nicht so? Bei mir ist rundherum alles nicht so! Will dir das nicht einleuchten?"
Sie erzittert am ganzen Leibe:
"Jag mir doch keinen Schrecken ein. Ich bitte dich, Albert..."
Albert wird rot vor Scham und schlagt die Augen nieder. Er schamt sich seines Betrogens, schamt sich, weil er auf dem Heimweg von der Poliklinik mit sich im reinen war, doch kaum trat er uber die Schwelle, da hat ihn auch schon der Teufel geritten.
"Gib mir mal die Aufnahme her", bittet er leise und schuldbewu?t. "Gleich erklare ich dir alles. So, schau her, siehst

7
du diese kleinen Schattenflecken? Da, da, da..."
"Nun ja, ich sehe sie, was haben sie denn zu bedeuten?"
"Man hat mir gesagt, da? ich als Kind tuberkulos war."
Antuanetta wird bla? wie der Tod.
Doch Albert ist jetzt seiner Herr.
"Hab keine Angst", fahrt Albert fort, bemuht, seiner Stimme einen ruhigen Ton zu verleihen. "Du kannst ganz ruhig sein! Das war... Das ist ja schon lange her. Jene wunden Stellen sind vernarbt, doch anstatt der Wunden haben sich Entzundungsherde gebildet."
"Du wars tuberkulos? Wann denn? Warum wusste ich nichts davon?"
"Das habe ich selbst erst heute erfahren. Ich rede die reine Wahrheit, glaub mir. Ich erinnere mich, das ich an Scharlach erkrankt war, ja, das wei? ich noch. Aber da? mich auch die Tuberkulose befallen hatte, nein, da? wei? ich nicht."
Antuanetta schweigt.
Albert schaut ihr in die Augen:
"Glaubst mir wohl nicht?"
"Schon gut, ich glaube dir."

8
Albert ist wieder steckengeblieben, er hat wohl ein wenig uber die Schnur gehauen. An der Sache la?t sich nichts mehr andern. Antuanettas Augen haben sich verfinstert. Sie erinnert sich an Onkel Theodor, einen gelbgesichtigen Greis, der Blut spuckte. Sie war damals kaum sieben Jahre alt, als man Onkel Theodor, den Nachbarn, zu Grabe trug. Nur wenig Leute waren zu seinem Begrabnis gekommen. Manche schauderten bei dem gra?lichen Anblick des Toten und schrien auf.
Antuanetta ringt die Hande und schluchzt fassungslos auf. Im nachsten Augenblick richtet sie sich auf, indem sie gegen die Tranen ankampft. Da erinnert sie sich an ein Bild in der jungsten Zeitschrift: eine durchsichtige Strickjacke, so schon, so reizend! Ich mu? es mal versuchen, sagte sie sich, das Stricken geht mir, glaube ich, flott von der Hand. Und wenn Albert im Krankenhaus ein Bett hutet, greife ich zu den Stricknadeln, um nicht Trubsal zu blasen.

9
"Jedenfalls... der Arzt meint", meldet sich Albert, "es ware besser fur mich, wenn ich mich einer Operation unterzihen lassen wurde... Immerhin... da ich ja jetzt noch jung bin, wird mir das nicht so schwerfallen... Was sagst du dazu?" wendet er sich Antuanetta zu.
"Und wo wird man diese Operation vornehmen?"
"In Barnaul, wenn du nichts dagegen einzuwenden hast..."
"Aber warum denn in Barnaul, warum nicht an Ort und Stelle? Ist das hier wohl nicht moglich? Oder? Siehst du, hier konnte ich dich jeden Tag besuchen. Aber Barnaul, bis dorthin sind`s an die funfhundert Kilometer... Und die Kinder kann ich doch nicht allein zu Hause lassen."
"Reg dich nicht auf. Eigentlich, es steht noch dahin, ob ich fahre..."
Na ja, denkt Albert, sie urteilt eben von ihrem Standpunkt aus. Aber auch hier lie?e sich einen Ausweg finden.

10
"Wei?t du was, Albert, fahre, meinetwegen!" wirft Antuanetta hin.
"Wennschon, dennschon! Der Arzt wird doch Besched wissen, wenn er dir Barnaul empfohlen hat."
"Bescheid wissen... Selbstverstandlich", sagt Albert, indem er mit besonderem Nachdruck das Wort "Bescheid" betont. "Die Sache ist nun mal so, unsere Chirurgen konnen denen in Barnaul nicht das Wasser reichen."
"Das meine ich ja auch."
Albert wird nachdenklich. Er tut sich selber leid. Seit Jahren schon denkt er, er sei ein ganzer Kerl, gesund und stark, schlank wie jener Pappelbaum, der mit ihm aus der Kindheit herausgewachsen ist. Und da - hast du`s, Pustekuchen! Wie so etwas doch geschehen kann... Wohl durch des Schicksals Fugung? Sieht die ungeschminkte Wahrheit des Lebens etwa so aus? Und seinen Arbeitsplatz im Chemiewerk wird er nun verlassen mussen.
Er mu? sich eine andere Arbeit suchen, ja, wenn er nach der Operation uberhaupt noch zu arbeiten vermag. Und seine Zukunft?

11
Wird er eine haben? Er steht am Scheidewege. Arbeiten? Er hat doch seinen Kopf noch auf den Schultern. Ich werde wieder in Reih und Glied stehen. Und was werden denn die Leute sagen, wenn ich aus Barnaul zuruckkehre - aus der Tuberkulosefursorgestelle? Mancher wird wohl hinter seinem Rucken mitflustern:
"Der arme Wicht! Verheiratet, zwei Kinderchen, die armen Kleinen..."
Nein, nicht das beangstigt ihn. Antuanetta... Wie wird sie ihn nach der Operation empfangen? Vielleicht sollte er auf die Operation verzichten? Vielleicht... Und sein Schwur? Mit einem Ruck rei?t er sich aus dem Bannkreis der Verzweiflung heraus und schielt nach Antuanetta, die neben ihm sitzt und einen schweren inneren Kampf auszufechten hat. Sie hat Angst, ihren Mund aufzutun, denn sie konnte Albert durch ein unvorsichtiges Wortchen in Wut bringen, ihn kranken. Er ist ja ohnehin in der letzten Zeit so unruhig und nervos. Als sa?e er auf Nadeln. Wann hat das bei ihm eigentlich angefangen?

12
Nach dem Tode seiner Mutter, jawohl, am neuenten Tag - nach der Gedenkfeier war`s. Da war er irgendwie anders und sah Antuanetta mit schmerzlich verzogenem *Gesicht an, mi?gelaunt, streitsuchtig. Er brummte etwas vor sich hin und ohne viel Federlesens machend, brach er dann einen Streit vom Zaun, als er in der Kuche keinen Tee vorfand.
"Wissen Sie", hatte er zu den Gedenkfeiergasten damals todernst gesagt, "wenn der Mensch stirbt, so verla?t die Seele seinen Korper und lebt in einer anderen Welt - im Jenseits - fort. Aber als die Seele meiner Mutter den Korper, der die hollischen Qualen im verlaufe von zwanzig Monaten duldete, verlassen hat, ist sie nicht sofort zu Gott hinauf, sondern von allen Dingen zu dem Kernwaffenschie?platz bei Semipalatinsk geflogen, von wo aus man, Tod und Verderben speiend, die Kernwaffen abfeuerte..."

13
"Nein," dachte Antuanetta, "nicht uber den Tod seiner Mutter hat sich Albert gefreut, er betrauerte und beweinte sie, freute sich daruber, da? sich seine Mutter endlich von den Qualen befreit hatte."
Ein neuer Tag erwacht. Ein neuer Tag auch fur Albert und Antuanetta. Sie sind sich beide irgendwie nahergekommen.
"Und wann fahrst du nach Barnaul?" fragt sie ihn.
"Am nachsten Sonntag..."
"Und ich werde sehr, sehr warten auf dich."
1991
Anatoli Rosner.
Ubersetzer Waldemar Spaar, russlanddeutscher Dichter und Journalist.
"Zeitung fur Dich", Slawgorod 1991

Den verlorenen Bruder gefunden "Wir haben immer gehort, es gibt noch einen Zwillingsbruder."

Kunzelsau - Sie muss es immer wieder tun: ihren Edmund umarmen, seine Hande streicheln, ihm in die Wange kneifen, ihn kussen. Als musste sie sich vergewissern, dass er wirklich da ist. Else Beidel hat ihren Zwillingsbruder lange nicht gesehen. Einen Tag vor ihrem 80. Geburtstag, am 30. August, erfuhr sie, dass er lebt: in Lettland. Vier Tage spater hielt sie ihn in den Armen ? zum ersten Mal seit 64 Jahren.
Den 3. September 2010 nennt Else Beidel, geborene Lienz, konsequent "unseren Feiertag". Ihr jungerer Bruder Hugo (75) brachte ihr mit dem Auto ein verspatetes Geburtstagsgeschenk vom Flughafen Frankfurt/Hahn auf die Talacker: ihren verschollenen Zwillingsbruder Edmund. Den hatte sie zuletzt 1946 in Kasachstan gesehen. Mit 60 Verwandten und Bekannten feierte die Spataussiedlerin im Gemeindehaus des Kunzelsauer Stadtteils das Wiedersehen, auf das sie uber sechs Jahrzehnte gehofft hatte.

Familienschicksal
Ihre Geschichte ware ein typisch Russlanddeutsches Schicksal, wenn nicht die Umstande so besonders waren. Die Familie Lienz lebte in einem Dorf bei Donezk in der Ukraine. Vater Adolf, Mutter Olga, das Zwillingspaar Else und der seit einer Krankheit taubstumme Edmund sowie Hugo und Emilie. Nach dem Uberfall der Deutschen Wehrmacht im 1941 betrachtete die Sowjetunion die Russlanddeutschen als Faschisten. "Unser Vater wurde am 9. September in ein Arbeitslager im Ural gebracht. Von dort ist er nicht mehr zuruckgekommen", sagt Else Beidel unter Tranen ? nicht die letzten an diesem Tag.
Der Rest der Familie wurde wie viele Russlanddeutsche nach Kasachstan verschleppt, in ein Dorf in der Steppe, 150 Kilometer von der Stadt Pawlodar entfernt. Eineinhalb Monat lang dauerte die Reise im Viehwaggon. "Es war ein armes Leben", sagt die 80-Jahrige und schuttelt den Kopf: "Wir hatten nichts, waren barfu? und mussten betteln." Zwei Jahre schlug sich die Familie durch bis zum Winter 1944. "Dann ist die Mutter verhungert. Sie haben sie mit dem Mistwagen auf den Friedhof gefahren." Else Beidel und ihre Tochter Katharina Wopke (54) brauchen Taschentucher.
Der zwolfjahrige Edmund und sein funf Jahre jungerer Bruder Hugo machten sich zu Fu? auf ins 70 Kilometer entfernte Waisenhaus. Else und Emilie blieben im Dorf und kamen bei einer deutschen Familie unter, die heute bei Koblenz lebt. "Bis zum heutigen Tag tun wir uns unterhalten", sagt Else Beidel. Der Kontakt zu ihrem Zwillingsbruder aber riss ab, nachdem eine Tante die Bruder aus dem Waisenhaus geholt hatte. Hugo kam bei einer anderen Tante in Pawlodar unter, der stumme Edmund hatte eigentlich zuruck in die Ukraine fahren sollen. Warum er dort nie ankam, hat Else Beidel nie erfahren.

Zweimal schrieb die Tante aus Riga, dass alles in Ordnung sei, dann brach der Kontakt ab. Else Beidel schrieb Briefe nach Moskau. Die Antwort des Suchdienstes war immer die gleiche: keine Spur von Edmund.

Erinnerung
Emilie Lienz starb mit 18 Jahren in Pawlodar. Else Beidel arbeitete als Melkerin, ihr Bruder Hugo als Traktorist. Beide grundeten Familien und siedelten in den 90er Jahren nach Deutschland aus. "Aber wir haben immer gehort, es gibt noch einen Zwillingsbruder", wei? Katharina Wopke. Vor sechs Jahren starb Else Beidels Ehemann. Inzwischen lebt sie allein in ihrer Wohnung, Sohn und Tochter unten in Kunzelsau.
Der taubstumme Edmund Lienz bekam russische Papiere, sein Alter wurde mangels Dokumente geschatzt. "Sie haben ihn vier Jahre junger gemacht", sagt Else Beidel.
Das Wiedersehen verdanken die Geschwister einer russischen Fernsehsendung mit Namen "Wart" auf mich". Eine Nichte von Hugo Lienz hatte der Redaktion geschrieben und nach dem verschollenen Onkel gefragt. Unabhangig davon hatte sich auch eine von Edmund Lienz" Tochtern in Riga an die Sendung gewandt. Der wusste immer, dass er Geschwister hatte, nur dass er selbst ein Zwillingsbruder ist, hatte er vergessen. "Wart" auf mich" informierte die Geschwister. "Jetzt bin ich zufrieden", sagt Edmund Lienz in Gebardensprache auf Lettisch. Seine Tochter ubersetzt ins Russische, von dort ubertragt es Else Beidel ins Deutsche.

Zuhause
"Gestern war er wieder richtig Zuhause", sagt die ubergluckliche Seniorin. Erinnerungen an die Kindheit wurden wach: wie die Familie Schinken gerauchert hat oder Deutsch gesprochen hat. Edmund Lienz fielen Worte ein, die er jahrzehntelang nicht benutzt hat: Hund, Katze, Brot. Dann schauen er und seine Zwillingsschwester sich wieder minutenlang an. Einfach so. Ohne Worte. "Da gibt es keine Entfremdung", sagt Tochter Katharina Wopke, "die hatten im Herzen immer eine Verbindung".

Warte auf mich
„Schdi menja – schdu tebja“ („Warte auf mich, ich erwarte dich“) hei?t eine russische Fernsehsendung, die im Auftrag von Zuschauern nach vermissten Personen sucht. Ihr verdanken die Geschwister das Wiedersehen auf den Talackern.

***********.stimme.de/hohenlohe/nachrichten/kuenzelsau/sonstige;art1912,1932275?_FRAME=33&_FORMAT=PRINT

... Нету лёгких времён. И в людскую врезается память----- Только тот. кто пронёс эту тяжесть на смертных плечах. *Н. Коржавин, 1952 г.

Это был эпиграф. " Мы жили на Волге, в городе Энгельс, главном городе Немцев Поволжья. У меня были каникулы, после которых я должен был пойти во второй класс. Но началась война, и нашу семью, как и всех "советских" немцев, отправили на восток. После двух недель езды в телячьем вагоне мы оказались в Красноярском крае. -------Родителей мобилизовали в трудармию, отуа - в лагеря Вятлага, маму - в тогдашнюю Бурят-Монголию. Какое-то время я жил у чужих людей, потом попал в детприёмник, жил в детских домах Сибири и Урала (один из детских домов, когда я в него приехал, был исправительным другой - школой глухонемых).------- С отцом мы встретились в 1948 году в Казахстане, с мамой - в 1953 году, через десять лет как мы расстались.-----Несмотря на все мои приключения (учится мне пришлось в шести разных школах, одн год пришлось пропустить), я закончил десятилетку. Потом, и тоже не сразу, получил высшее образование. Много лет работал.----Когда меня спрашивают о моём детстве, после моих ответов всегда возникают новые вопросы. Почему я провёл годы в детских домах и жил в чужой семье, имея родителе? Как, находясь среди беспризорной шпаны и малолетних преступников, я не стал уголовником? Как я, детдомовец и спецпереселенец, смог плучить образование, стать специалистом?------На все эти вопросы просто не ответишь И я решил написать историю моего детства. -----Свой рассказ я начну с 1941 года (когда мне было восемь лет) и закончу 1953 годом, когда мне исполнилось двадцать один год и по всем европейским понятиям я стал уже взрослым."

Это введение к моей повести-воспоминание "Ограничения", опубликованной в московском журнале "Континент" (№137, 2008г.) и размещённой на сайте ***.wolgadeutsche.ru *(авторская страница Роберт Ридель). Опубликовать повесть в Германии мне не удалось.

Извините за множество опечаток - спешил, а исправить их после отправления нет возможности.

Воспоминания о пережитом всегда интересны для потомков авторов. Но не только... Из таких "крупиц" складывается сложная мозаика коллективной судьбы российских немцев... Такие воспоминания интересны и для историков, потому что в них часто затригивается "бытовая" история, обыденная жизнь, которую не замечают, когда пишут историю "политиков", а не народа...
У нас есть журнал "Volk auf dem Weg", редакция которого вот уже 60 лет издает в Германии ежегодник российских немцев "Heimatbuch"... В таком бы издании нашлось бы место этим воспоминаниям. Надо только решиться предложить их туда...

Собрал бы кто наших трудармейцев да посадил бы *в тёплый весенний день на теплоход и прокатил бы *по Рейну! Вот был бы им праздник! Было бы им о чём поговорить друг с другом. * *По заказу *музея истории российских немцев в Детмольде мне довелось приготовить несколько видорепортажей. В них интервью наших трудармеек и трудармейцев. Очень интересный человек живёт в Хёкстере. *Герман Фаст. Художник, скульптор и музыкант. Впервые я увидел его на фестивале "Играй, моя гармонь!" После интервью он подарил мне книгу своих воспоминаний. Мы с женой ночь не спали, читали и не могли оторваться. Нам интересно, а Роберту поговорить с Германом было бы ещё интересней. Они ведь пережили одинаковую судьбу.

Иосиф, я написал довольно громоздкий ответ на Ваше предложение, но он куда-то улетел. Попробую ещё раз, коротко. В Германии я посылал повесть в журнал "Ost-West-Panorama", в издательство "Woldemar-Webwer-Verlag" (в 2007году). Без движения. А насчёт ежегодника "Heimatbuch", то я до сих считал, что там печатают только немецкие тексты. Если я ошибаюсь, то я с удовольствием пошлю туда свои материалы. И добавлю - так сложилась история, что из нас по-немецки грамотными могли быть только преподаватели немецкого языка, германисты. А я - детдомовец, горный инженер, по-немецки не говорю fliesig...

Да, Хайматбух выходит только на немецком. Можно с помощью (например, внуков) сделать перевод (пусть даже слабенький) и оба текста предоставить в редакцию в электронном варианте, плюс фотографии, тогда, еасли он интересен, его можно доработать... Землячество не платит гонорары, все его члены бесплатно получают Хайматбух в конце года...
А другие издательства хотят книги продвать, они должны окупаться... Был вчера в Кобленце с выставкой, также выложил книги по истории, литратуре, судьбам, интеграции российских немцев - смотрели много - купили на копейки...

Но даже если меня в Германии не напечатают, я хоть как-то и *разными способами, но добрался на читателей. С десяток экземпляров повести "Ограничения" и другой моей книги воспоминаний я *сам напечатал и сам переплёл (в твёрдый переплёт) и раздал их детям, внукам, друзьям. Обе книги есть в "Museum fur russlanddeutsche Kulturgeschichte" в Детмольде ( Германия) и на сайте поволжских немцев (Россия), повесть *"Ограничения" находиться в Государственном историческом архиве немцев Поволжья (ГИАНП) в Энгельсе (Россия), издана в московском журнале, который расходится по всему миру, несколько её глав напечатали в Караганде (Казахстан). *Для сведения скажу, что о моей непростой судьбе печатали в газетах "Земляки" и Европа-Экспресс" и в журнале "Контакт", а в альманахе "Литературные страницы" за 2009-2010гг Литературного общества немцев из России известный журналист Евгений Варкентин поместил отзыв на повесть "Ограничения".

А что касается того, что *где-то печатают только немецкие тексты российских немцев, то это, как я считаю, большая и принципиальная и даже (извини) лицемерная ошибка. Минимум пятьдесят лет российские немцы не имели возможности получить немецкую грамотность, выросло не одно поколение по-немецки безграмотных людей. В семьях, в которых сохранили язык, говорили, в основном на диалекте, но только говорили! И было ещё влияние русской культуры, которая, как и любая другая культура, *конечно обогащает людей. И все эти поколения побоку! *А интеграцию надо не столько демонстрировать, сколько ею заниматься, *и да просто помогать, в том числе и тем, что не загонять в угол того большинства, которое не может достаточно грамотно выразить свои чувства, рассказать о своей истории, за которую ему нечего стыдится. Моя семья молча делает свое дело - моя дочь работает инженером в строительной фирме, сын имеет своё бюро, старшая внучка окончила университет в Ульме, средняя работает и продолжает учиться, младшая внучка окончила гимназию и поступает в университет в Штутгарде. Извини за *многословие.

Ридель: А что касается того, что *где-то печатают только немецкие тексты российских немцев, то это, как я считаю, большая и принципиальная и даже (извини) лицемерная ошибка...
А разве плохо, что на всю Германию, на все 3,5 миллиона российских немцев и членов их семей, есть оин единственный журнал "Фольк ауф дем Вег" (кстати уже 61 год ему) и ежегодник "Хайматбух" на РОДНОМ немецком языке?
У нас (?) или для нас издают в этой стране сотни наименований журналов, газет и газетенок (где бываю, там что-нибудь новенькое встречаю) на РУССКОМ языке...
Я не против русского, но не хотел бы, чтобы два единственных печатных издания Землячества превратились в русскоязычных...
У нас растут дети и внуки, которые владеют немецким в совершенстве, не случайно молодежь делает приложение в "Фольк ауф дем Вег" на своем (нашем) родном немецком... Надеюсь, что и письменный русский им под силу.

И ещё, Иосиф, пример моей младшей внучки, с которой я с четвёртого класса занимался русским языком (на котором она говорит и пишет, правда, пассивно). *В Германии она настоящая немка, в Москве и Санкт-Петербурге свободно говорит по-русски, *Лондоне - по английски, в Париже - по-француски.

Как школьница она была в Норвегии, в Чехии и со сверстниками *она общалась *по-английски. Отсюда вывод, что *никому ещё нет *вреда от знания языков. И ещё - простым людям, говорившим на диалекте, часто не очень грамотным, было особенно тяжело на языковых курсах. Это я сам видел и об этом есть немного во второй моей книги воспоминаний.